Библиотека

"НОВАЯ ГАЗЕТА": ЖИТЬ ДО КОНЦА

Жить до конца

Все началось, конечно, с Виктора Зорзы. Еврейский мальчик. Родился в Польше. Советская оккупация. Потом — немецкая. Холокост. Семья гибнет. Виктор бежит. Попадает в Россию. Здесь его, подростка, первым делом ссылают в Сибирь. Убегает и из спецпоселения. Скитается, просит милостыню. Война, 1942 год, Куйбышев: приходит к Илье Эренбургу — в лохмотьях, на ногах — калоши из автомобильных шин. Почему — Эренбург? Любит его роман «Хулио Хуренито». Эренбург устраивает Виктора в польскую эскадрилью, которая вскоре оказывается в Англии.

Перескакивая через годы и десятилетия: Виктор Зорза становится всемирно известным журналистом, пишет еженедельные колонки в «Вашингтон пост» и «Гардиан». Советолог и кремленолог. Первый и лучший.

С точностью до двух недель предсказывает смещение Хрущева, с точностью до месяца — вторжение советских войск в Чехословакию, с точностью до года (за пятнадцать лет «до того») — горбачевскую перестройку. Но дело не в прогнозах и расчетах. Зорза — аналитик, логик и рационалист. Серьезный, въедливый, цепкий ум. И в то же время он не может (не хочет) принять: для того, чтобы человеку быть человечным, должны быть человечны обстоятельства существования. А нет человеческих обстоятельств — человек имеет право быть бесчеловечным. Зорза убежден: недостаточно внешнего устройства. Нужна форма. В самой форме не должно быть оснований для насилия, зла и несправедливости. Мир внутри формы. Все пустое, если нет формы. Поэтому зло может быть — Зорза знал это! — и в тоталитарных странах, и на Западе. (Зло делается само собой. А добро — специально. На это надо иметь силы или внутреннее состояние. Добро должно содержаться формой. Форма — это то, что со-держит.)

В 1975 году от рака умирает двадцатипятилетняя дочь Виктора — Джейн. Умирает в хосписе. И просит отца распространять идеи хосписа. По всему миру.

Виктор Зорза не был бы Виктором Зорзой, если бы просто разводил «ля-ля, тополя» об идеях хосписа. Он сам, на свой собственный страх и риск, создает хосписы. По всему миру.

Первый советский хоспис Зорза открывал четырнадцать лет назад. На окраине Ленинграда, в маленькой лахтинской больнице. Чуть позже знакомится с врачом Верой Миллионщиковой, и они вместе начинают организовывать хоспис в Москве. Четыре года безумно интенсивной стройки — и наконец хоспис построен. Фантастически красивый, по-человечески теплый, светлый, домашний.

И вот этому хоспису — уже 10 лет. (На следующий год в Москве будет десять хосписов, сегодня их — пять.)

Я была знакома с Виктором Зорзой (он умер в 1996 году), не раз писала и о нем, и о питерском хосписе, и о московском. И когда замечательная, потрясающая, просто гений своего дела Вера Миллионщикова пригласила меня на первый юбилей первого московского хосписа, я и обрадовалась, и напряглась. Да, хорошо, что хосписы в возлюбленном отечестве появились, выстояли и число их растет. Но — юбилей… Когда соберутся все вместе хосписные врачи и сестры из Питера, из Москвы, из Америки, из Англии, — не будет ли это съезд раненых целителей? Эдакое траурное мероприятие с неким мессианством?

Ничего подобного, слава богу, не случилось. Никакого пафоса, поз, жестов. Очень короткие выступления. Не доклады — маленькие эссе. Очень личные. И руководитель Департамента здравоохранения Москвы А.П. Сельцовский, и депутат Госдумы П.А. Пожигайло, и депутат Мосгордумы Л.В. Стебенкова, и сын Виктора Зорзы Ричард, специально прилетевший на конференцию из Америки, и отец Христофор, и питерский врач А.В. Гнездилов — говорят не со стороны, «не слова разговора», а о том, что знают и понимают. Изнутри. Что хоспис — не дом смерти, а достойная жизнь до конца. Что нельзя торопить смерть и нельзя тормозить смерть. Что за смерть нельзя платить (все хосписы — бесплатны). О святости. (Свята жизнь, свято рождение, но и смерть свята.) О страдании как искуплении. О смерти, которая делает новыми наши отношения с жизнью.

Последние слова, которые сказала Джейн в хосписе Виктору Зорзе: «Я умираю счастливой». А Андрей Владимирович Гнездилов, идеолог хосписного движения в России, рассматривает проблему врачей, проблему раненого целителя и заключает: «Чтобы сделать человека счастливым, надо самому быть счастливым и радостным».

Я смотрю в зал. Это удивительное место. Аптекарский приказ (Государственный архитектурный музей имени А.В. Щусева). Сюда ходил лечиться папа Петра I — царь Алексей Михайлович. Директор музея Давид Саркисян — давний друг Веры Миллионщиковой. Давид помогает Вере абсолютно бесплатно, бескорыстно. Как и многие другие люди. Такие разные, к примеру, как Юрий Лужков и Анатолий Чубайс.

В зале — много роз и света. И очень красивых молодых людей. Хосписные сестры — высокие, тонкие, элегантные. Никакого надрыва. Никаких гримас. В том, что делают и как выглядят, — не судорожная нравственность. Счастливые, радостные люди. Люди формы.

И надежда — не умирает. Даже в хосписе, где все больные по определению безнадежны. На огромном экране — прекрасные лица. «Это — Танечка. Вылечилась полностью. Хотя пришла к нам умирать. Уже четыре года прошло, а у нее — все в порядке. Никакого рака. Поверь мне как врачу», — говорит Вера.

       Вере — верю.
       

Зоя Ерошок

"Новая газета"